Самая большая трудность – оставаться современно мыслящим художником

Тимур Мусаев-Каган – удивительный самобытный художник, который через на первый взгляд мрачные и депрессивные картины передаёт совершенно противоположные чувства и эмоции. О творческой деятельности Тимура, выставке в «АРТМУЗЕ» и его планах на вторую половину жизни вы узнаете из нашего интервью.

 Как бы Вы охарактеризовали своё творчество?

Я думаю, что это концептуализм. Конечно, если мы вычленим из него понятие московской концептуальной школы, потому что это немного не то. Как правило, я работаю большими тематическими блоками, которые и стилистически тоже не всегда между собой сходны, отрабатываю их. Важнейшая составляющая для меня в этом – некая концепция.

Вы занимались и фотографией, и журналистикой, сейчас живопись. Постоянная смена вида деятельности связана с постоянным поиском себя?

На самом деле, искусством в широком смысле я занимаюсь давно. В 1995 году начал выставляться. Первая персоналка была в 1997. Журналистика – это был просто способ жизнедеятельности, социализации, заработка. Фотография – это просто хобби, которое переросло в часть изобразительной деятельности. Моя магистральная линия – это изобразительное искусство. Оно для меня всё время находится в развитии. Лет 10–20 назад я писал картины – холст, дпв, акрил, масло… Сейчас это происходит всё реже и реже, потому что я нахожу такие медиумы, которые не так обязывают меня быть живописцем. Само понятие «картина» заводит в какое-то «прокрустово ложе». С другой стороны, я как современный художник ни один медиум для себя не отметаю напрочь. Это было бы странно и неправильно. На сегодня вообще не важно, с чем ты работаешь. Писать картину? – Окей. Ты можешь её писать даже реалистически, но при этом оставаться современно мыслящим художником. На самом деле, в этом самая большая трудность.

У Вас была очень интересная тема докторской диссертации: «Символика древних художественных артефактов горного Дагестана». Нашла ли она отражение в Вашем творчестве?

Как ни странно, но диссертация выросла из моих увлечений: из увлечений археологией, археологическими артефактами, из богатства древней «языческой» культуры. А потом, из усиления этого интереса и углубления в различные материалы, выросла такая идея: «А не написать ли диссертацию?» К концу этой работы я начал немного о ней жалеть, потому что это оказался тяжёлый муторный процесс, где формальная сторона начинает играть большую роль, чем тот твой интерес, который был изначально.

Какая главная идея будет у выставки в «АРТМУЗЕ»? Может быть, это какое-то послание, которое Вы хотите донести до людей?

Послание – это, конечно, громкое слово. Выставка будет состоять из двух компонент, из двух разных серий работ, сделанных с промежутком в несколько лет. Для меня сейчас самое главное –  понять, как они между собой коррелируют, и что их объединяет, или не объединяет. Надо, чтобы концептуально выставка не выглядела сырой, а была достаточно обоснованной. Вкратце расскажу об этих сериях. Одна часть –  это серия работ под названием «Цементные открытки». Второе название – «Прибежище». Прибежище тут в буддистском понимании этого слова. Цементные открытки – это действительно открытки с применением большого количества цемента. Они выполнены на толстой фанере, сложные и многослойные коллажи. В них можно усмотреть элементы поп-арта, и чего-то ещё. Вторая часть – это серия работ под названием «Мортидо». У Зигмунда Фрейда встречается этот термин как антоним к понятию «либидо». Работы из этой серии я начал делать в 2007 году, и сейчас понял, что серия оказалась недоработанной, недоделанной. И вот буквально к выставке в «АРТМУЗЕ» я её очень усилил, наполнил и количественно, и качественно.

А вообще, с техникой, в которой работаете, экспериментируете? Отчасти Вы уже ответили на этот вопрос, но всё же – эти эксперименты для чего?

Это хороший вопрос. Во-первых, если обратиться к традиционной живописи, к традиционной графике, то эти процессы ко многому обязывают, в том числе и в техническом плане. Да, мне приходилось в силу своих поисков писать и очень реалистические вещи, и традиционные формы, и графику. Как правило, на вопрос, который я задаю себе во время работы, удаётся ответить только с помощью сложных технических средств. Моя внутренняя сложность ищет себе адекватных способов отображения.

Для чего в своём творчестве Вы используете такие формы, как перфомансы?

Перфоманс, как одна из крайних точек современного искусства, всегда вытекает из каких-то насущных потребностей. Перфомансы плотно связаны и с театральным аспектом, и с эксгибиционистской составляющей в художнике. Иногда возникает острая потребность в том, чтобы зритель стал составной частью твоего искусства. То, как человек воспринимает некий художественный проект, всегда оставляет ощущение, что ты недостаточно смог чем-то поделиться. Например, выставки. Будто я даю вам подарок, вы его смотрите и кладёте в сторону. Меня, как художника, это всегда немного обижает. Поэтому перфомансы, которые я проводил, всегда включали в себя аудиторию, совместную работу.

А как Вы думаете, любой ли человек может понять Ваши работы? Надо ли обладать для этого какими-то специальными знаниями?

Вопрос о необходимости понимания стоит давно, и сейчас всё чаще и чаще на него отвечают однозначно «нет». Говорят, что искусство вообще не про это. Наверное, в данном случае более уместно употребить слово «сочувствие». Вот это мне важно. Но, речь в данном случае не о сочувствии в  вербализированной форме, а о сочувствии в форме сопереживания. Выставка в «АРТМУЗЕ» будет называться «О жизни и о смерти». Одна часть выставки  будет рассказывать о том, что в человеке всегда есть стремление к преодолению зла и мрака с помощью красоты, молодости и энергии, а другая её часть будет говорить о том, что есть смерть, она неизбежна, в ней есть не трагедия, а надежда. Мне бы хотелось предостеречь всех от однозначных негативистских трактовок этой выставки, потому что при первом приближении она может показаться мрачной, или взывающей к каким-то отрицательным эмоциям. Преодолев первое приближение, можно заступить за эту черту и найти уже более глубокие смыслы.

А находят ли отражение в Вашем творчестве события, которые происходят в мире? Или это исключительно личные переживания?

Находят, конечно. Один из моих перфомансов был посвящён трагедии в Японии в 2011 году (землетрясение, взрыв на Фукусиме). Он назывался «Художник оказывает поддержку жителям Японии своим собственным способом». Я сделал повязку лётчика-камикадзе и сымитировал ритуал сэппуку (более известный как харакири). Крайняя форма отчаяния, сострадания, которая  находит выражение в «ритуальном отдавании» всего себя. Я – художник, и я могу отдать только свою жизнь.

В глобальном смысле, в чём Ваше предназначение?

Хочется сказать: «Нести добро в этот мир.» Но не получается, потому что я стараюсь быть честным. Иногда несёшь всякую чепуху. Когда я только начинал заниматься искусством, мне очень хотелось уподобиться большим художникам 20-го века, их гуманистическим идеалам, и действительно что-то такое привнести. Когда ты начинаешь заниматься этим, углубляться в профессию, ты понимаешь, что этот процесс тотальный, как жизнь. И он такой же разноплановый. Ты просто постоянно что-то делаешь, беспрерывно, стараешься сделать это наиболее адекватно себе, месту, времени, состоянию, ты думаешь над технической составляющей.

Иногда ты начинаешь думать: «Да чёрт возьми! Это всё надо отодвинуть, ты же просто человек, который живёт в этом мире, и старается не быть дрянью». Когда в твоей жизни встречаются люди, которые говорят: «Господи, ты такой хороший человек!» – ты понимаешь, что при всех  мрачных коннотациях, сопровождающих моё творчество, этого более чем достаточно. Мне не нужно каких-то высот признания, я в достаточной мере излечился от болезней, связанных с честолюбием и повышенной болезненностью по отношению к своей карьере. Другое дело, когда делаешь это максимально внимательно и «правильно», тогда всё складывается нужным образом. Я недавно посмотрел фильм про моего любимого писателя Сашу Соколова. Этот человек давно уехал из Союза и живёт в Канаде. Сейчас ему 70 лет, он в прекрасной физической форме, и он является лыжным тренером – просто занимается со всеми желающими в небольшом городке под Ванкувером. А ведь он сказал такое слово в русской литературе! В каком-то смысле, он для меня образец для второй половины жизни. Подходишь к возрасту, когда ты осознаёшь, что начинается вторая половина. Ты делал много всего, но где это всё? Где все эти движения, все эти тычки, вся эта возня, связанная с какими-то достижениями. Я понял, что нужно просто что-то очень круто сказать в этой жизни, очень откровенно, очень чисто и очень красиво. И может быть необязательно, говорить это всю жизнь.