Фёдор Алексеев: когда вы рисуете любимое, вы не можете соврать

Фёдор Алексеев чем только не занимался – служил на подводной лодке, работал в цирке, чуть не стал модельером. Сейчас он пишет картины и учит детей не бояться листа на бесплатных мастер-классах. В интервью из серии #АРТМУЗА_художники мы обсудили с Фёдором колористику Петербурга, силу влюблённости и поющих волков.

Когда гуляешь по Питеру, он достаточно меланхоличный, немного однообразный по цветовой гамме. А на Вашей выставке «Лица города» такие яркие работы.

Вы в Париже были когда-нибудь? Он весь бежевенький. Питер по сравнению с ним чудо какое-то колористическое. Я очень хорошо помню, какой был город, когда я был маленьким. Немножко не такой по окраске. Я стремлюсь не сделать город ядовитее, а к гармоническому устройству цвета. Люди рисуют, опираясь скорее не на то, что они видят, а на мир, видимый в своей голове. При большевиках город начали резко перекрашивать, и что-то в нем сломали. Не сумели удержать колористическую наполненность Петербурга. Я не то чтобы пытаюсь ее восстановить, я просто живу там. В той окрашенности.

И рисуете Вы тот Петербург?

Я не знаю, какой Петербург я рисую. Я не пытаюсь его придумать. Вы поймите, что, когда рисуете что-то очень любимое, человека или пейзаж, вы не можете соврать. Ищите какую-то гармонию, но придумать ее не можете. 

Вы поздно начали рисовать, расскажите о случае, который сподвиг Вас на это.

В школе я был таким разгильдяем, у меня была репутация шута — любую учительницу мог довести за две секунды, максимум за три (смеется). Потом очень захотелось учиться. Из-за одной девушки. Я начал учиться, и мне вдруг так это понравилось. Я поступил в Политех на техническую кибернетику. Тогда очень было плохо с одеждой, и мы с друзьями шили. И захотел стать модельером. Учился без троек, но бросил Политех, поняв, что мое призвание — это шить. Поступил в Техноложку. И вот на преддипломной практике меня вызывают в деканат, и выясняется, что меня не допускают из-за несданного еще с первого курса рисунка. Я пошел к преподавателю и попал. Как кура в ощип (смеется). Не пошел на диплом, разошелся с женой, с друзьями перестал встречаться. Рисовал. Даже целоваться нельзя постоянно — надоедает (смеется)! А от рисования не оторваться. Я рисовал по 18-19 часов в день. До этого я никогда не рисовал, даже не знал, что это возможно! В голову не приходило.

Какие галереи и музеи в Питере для Вас особенные?

Я очень люблю ваш музей, это замечательное место. Люблю Эрмитаж, мы туда бегали детьми, у меня школа была недалеко от него. Приходили туда после хоккея, все мокрые, а тетеньки-смотрительницы вешали сушиться наши вещи на батареях у себя. Еще очень хорошая галерея Борей. Важно же не насколько галереи хорошие, а в том, насколько они позволяют художникам состаиваться на своих площадках. Борей делает это очень дешево, легко и быстро. Правда, очередь года на два. Я сотрудничал со многими площадками, но я не галерейный художник, а фестивальный. Мне там всегда очень комфортно. В галереях могут честно сказать, что если берем тебя — нужно всех наших художников выгонять, а у нас с ними хорошие отношения (смеется). А если повесить вместе получится, что на них плюнули. На фестивалях эта драка становится откровенной, там не надо играть в какие-то игры. Там другой принцип — Малевич, Модильяни, Рембрандт и ты могут висеть вместе, в одной линейке. И когда ты попадаешь в такую развеску  — невольно начинашь соотносить себя с тем, что делают они. Как-то в Саутхэмптоне меня повесили между Энди Уорхолом и Малевичем, то есть они у меня на разогреве были (смеется). Это здорово, потому что это признание. Это, а не продажи картин.

То есть продажи для Вас не являются мерилом таланта художника? Так было всегда?

Художнику выжить невозможно в современном мире просто так, вот я, например, работаю на всякого вида работах со студенчества. Мои родители были драматическими актёрами, и тогда, при Советской власти, актёры зарабатывали 45 рублей, меньше чем дворники, у тех было 70. У нас в семье не было культа денег. Начал работать, чтоб были деньги на краски, и можно было наплевать, как относятся к тебе как к художнику, чтоб делать только то, что хочешь, а не то, что тебе заказали. Тогда ты свободный человек, и тебе стоит памятник. Во дворе Академии художеств есть такая колонна, на ней написано «Свободным художникам России». У меня мало что покупают. Мне друзья пытались объяснить, что арт-рынок устроен не так, как я его себе представляю. Вы говорите деньги. А что это, Роллс-Ройс? Просто понты. Деньги не делают человека гуманнее или лучше. Вот когда я преподаю детям на мастер-классах в АРТМУЗЕ, я получаю такую отдачу. Колоссальную отдачу!

Расскажите про свою работу в цирке. Как Вы туда попали?

Как охранник. Цирк — это нечто. Все равно, как вы туда попадаете — вас либо принимают, либо нет. Это живой организм, причем очень древний. В нем свои законы, еще со времен гладиаторов. Человеческое и животное там очень близко. Например, волки поют. Обычное дело.

Ой, можно поподробнее, пожалуйста, про волков.

Была одна тетенька, у нее были собаки. Она с ними выступала, и все время хотела в номер ввести волков. Волки на репетиции делают все, а на зрителях — нет, они гордые (смеется). Серьезные животные. Она «билась» с ними до зелени. Весь цирк на нее шипел, их же кормить надо, а это деньги. В цирке все деньги делятся поровну, плевать, человек ты или волк. Там все одна семья, нет разделения. И вот один раз выхожу с утра из душа, слышу, играет ламбада, и кто-то на полтона ниже вслед за ламбадой тра-та-та-та-та в такт, странным таким голосом. И знакомый пеликанист, дрессировщик пеликанов, говорит, что это волки поют. Спрашиваю, что ж она не выступает с поющими волками. Нет, мол, они только для себя поют. Для публики не будут. Вот такая в цирке жизнь.

Выставка «Лица города» Федора Алексеева продлится в АРТМУЗЕ до 28 августа. 

Каждый месяц проходят мастер-классы для детей и взрослых, на которых художник доказывает, что начать рисовать может каждый. Ближайшее мероприятие состоится 4 августа.

Беседовала Екатерина Музыкантова