Философ О. Е. Иванов о выставке "From Georgia, with love"

«Выставка современных грузинских художников. Навеянные мысли.»

   «Когда мы вскользь слышим о творчестве грузинских художников, сразу представляется некий национальный колорит: силуэты гор (красоты грузинской природы), национальные костюмы (любовь грузин к своей народной культуре), кувшины с вином на обильно заполненным всякой экзотической снедью столе (грузинское гостеприимство) — и проч. Всё это грузинский художник обязан был ранее изобразить, дабы соответствовать привычным ожиданиям. Но времена изменились, «союзные республики», та же Грузия, из экзотических уголков, скрашивающих однообразное советское существование постепенно превращаются, по крайней мере в лице своих образованных и творческих людей, в равноправных членов мирового культурного сообщества. Уже не изображения этно-культурных особенностей в первую очередь ждём мы от них, а ответа на вопросы о сегодняшнем человеке за пределами ближайших границ его этноса.

   Так что же, национальный колорит совсем исчез? Нет, не совсем, но теперь он приобрёл особые интеллектуальные и творческие формы. К числу таковых я могу отнести то, что можно назвать прямотой высказывания, когда вещи сразу же называются своими именами и художнику не нужно зашифровывать или искусственно изобретать смыслы своих произведений. В области философии такой прямотой отличался Мераб Мамардашвили, умевший высказать мысль без интеллектуальных блужданий и компромиссов, выразиться предельно конкретно, когда глубина сказанного не противоречит ясности. О чём же прямо говорят авторы картин, представленных на выставке?

   Естественно, я не могу прокомментировать здесь все представленные интересные полотна и ограничусь отдельными примерами. Начну с Ланы Цагарейшвилли, с её картины «Бермуда». Это смелая проповедь минимализма и лаконизма, превалирующих сегодня на мой взгляд в изобразительном искусстве и на взгляд обычного человека излишне упрощающих мир. Но в варианте автора картины это «сокращённое мировоззрение» вовсе не свидетельствует о кризисе и распаде, напротив, отбросив всё лишнее и потерявшее для современного человека свою узнаваемость, автор свидетельствует о том, что ещё осталось для нас и в нас подлинного в чём мы по-картезиански уже не можем усомниться. Да, конечно, богатства образов, которое господствовало в искусстве прошлого, мы будем искать здесь напрасно. Но его отсутствие не случайно. Цвет и линия — это не так уж мало, особенно тогда, когда претензии на прежнее многообразие существования фальшивят и потеряли свою подлинность.

галерея «Мастерская Художника», работа Ланы Цагарейшвили «Бермуда»

   Попасть в точку в произведениях типа «Бермуды» даже труднее, нежели в том случае, когда изображаются конкретные люди и предметы. Ведь визуально фиксируемое отношение «изображаемое-изображение» здесь отсутствует и что-то «подкорректировать», сравнивая подлинник и его образ, нельзя. Нужно сразу и интуитивно схватить, где должна пролегать «бермудская» красная линия на зелёном фоне. И если она пройдёт именно там, где должна, то тогда картина будет соответствовать своему названию и окажет воздействие на зрителя. На мой взгляд художнику это удалось, магия океанской вечности и тайны была прочерчена, прервана линией не менее таинственных, но находящихся во времени событий. Две невыразимости встретились и дают нам возможность если не понять происходящее, то как-то пережить его. Легко ли добиться такого эффекта, не обладая достаточным художественным талантом и достаточной степенью свободы? Полагаю, что нет, ведь цвета, которыми пользуется художник имеют множество оттенков, а поле полотна позволяет провести линию где угодно, но автор попадает в точку: подлинность угадывается только здесь и только так. Таким образом даёт о себе знать та самая прямота и краткость высказывания в произведениях Цагарейшвилли.

   Другой вариант той же минимизации максимума представлен в творчестве Арчибальда Кордзая. Это мир без тайны, точнее искусственно нагнетаемой таинственности. Всё предельно очевидно и, опять-таки по-картезиански ясно, никакие «магические нити» никуда не ведут. Остановлюсь только на «Рыбалке». Человек с головой рыбы вылавливает рыбу с головой человека, готовит её для еды и на следующей части полотна она (или он, человек) уже лежит на блюде, украшенная овощами и фруктами. Мир замыкается в простой и ясный круг. Человек-рыба ловит и съедает рыбу-человека, т. е. ловит и съедает самого себя. Но ничего страшного в этом нет, самого себя нужно съесть для того, чтобы вновь отправиться на рыбалку. Круг превращений вращается, ничего «кафкианского» не порождая. Картина выполнена в жизнерадостных тонах. Небо и море по своему изображению напоминают скатерть, на которой стоит блюдо с рыбой. Как будто бы всё это — «весёленькие» обои, наклеенные на стену детской комнаты.

Арчибальд Кордзая, «Рыбалка» (2017). Источник: propaganda.network

работы Арчибальда Кордзая расположены на выставке в галерее «Мастерская художника», 3 этаж

  Внешне «Рыбалка» напоминает шутку, призванную развлечь зрителя в перерывах между созерцаниями «настоящих» картин. Может быть, кто-то к работам Кордзая так и относится, уж больно они на этот счёт провокативны. Но дело на мой взгляд обстоит иначе и мысль художника гораздо глубже, по крайней мере его картины дают повод так думать. Ведь обычно предполагается, что за завесой шутки располагается нечто серьезное и подлинное. Стоит перестать шутить и этот уже нешуточный мир даст о себе знать. Не случайно, когда должно произойти нечто настоящее и важное, говорят: «а теперь шутки в сторону». Но произведения Кордзая показывают, что за пределами изображённого им мира ничего «по-настоящему» серьёзного нет, что этот «шуточный» мир сегодня единственный человеческий мир и никаких «миров иных» не существует. За обоями моря и неба нет ни стен, ни улицы, ничего нет. Попытка прорваться за пределы раскрашенной бумаги в «космические дали» будет всего лишь истерической и в итоге суицидальной выходкой.

   Но художник в своём взгляде слишком, опять-таки по-картезиански трезв и здоров, чтобы поддаться таким искушениям. Мы все, говорит он, сегодня такие, маленькие человеки-удильщики в шортах. Что-то каждый по-особенному ловит в своём существовании, но вытаскиваем из воды всегда лишь самих себя и иметь что-либо на блюде на столе, кроме самих же себя, нам уже не светит. Если проводить здесь какие-либо параллели с Пиросмани, к которому художник, как может показаться, «идейно близок», то становится очевидной разница их видения. Если для Пиросмани мир в какой-то смутной тревоге ещё открыт и что-то обещает, то для Кордзая всё состоялось раз и навсегда. И эта перспектива совершенно не угнетает мастера, одновременно не делая его и конформистом, готовым сдать свои жизненные позиции. Напротив, тёмные тона тайны, которые присутствуют на картинах Пиросмани, у нашего современника исчезают в по-детски радостных красках.

   Всё состоялось, всё налицо и всё обозримо. Экзистенциальный круг, образованный на основе эволюционной теории: человек-рыба-человек-рыба… вертится как весёлая карусель в парке в солнечный день. И зачем вытаскивать кого-то из этого круга и куда-то помещать, если помещать некуда? Ведь Бог по словам Ницше умер. Кроме того, вообще неизвестно, ты ли поймал рыбу или рыба поймала тебя. В этом мире нет правых и виноватых, нет высших и низших, здесь господствует равенство всего со всем. Так чем же плох этот мир? И всё-таки глядя на рыбу с головой человека, приготовленную для съедения, невольно поёживаешься. Слишком серьёзной выглядит эта «шутка». Что-то страшноватое есть и в «Рыбалке», и в изображающей движение выглядящей как детские игрушки военной техники в «Параде», так и в других работах Арчибальда Корзая. Радость человека, живущего в одномерном мире не может быть безграничной и безоглядной. Не следует ни слишком доверять своему счастью, ни бежать от него. Куда же бежать, если слухи о смерти Бога не выглядят для большинства преувеличенными.

   Сходство с этим настроением (конечно, не в стиле, не в манере письма), «переоценка ценностей» ощущается и в «Помаде» Луизы Лаперадзе. Поражает прежде всего та смелость, даже беспощадность, с которой художник-женщина повествует об одном из увлекательнейших женских занятий — совершенствовании своего лица, прежде всего с помощью губной помады. Сразу же, в сопоставлении с картиной вспоминается ложь и беспомощность идеологии феминизма, который, собираясь женщину защитить и возвысить, всё время что-то судорожно доказывает, с чем-то борется. Здесь же, напротив, всё та же прямота высказывания, попадание в центр мишени с первого выстрела, свобода и способность беспристрастного взгляда прежде всего на самоё себя, в чём и заключается человеческое, а не только «половое» достоинство. Прежде всего и здесь, как в случае с «Рыбалкой», со стороны зрителя в картине подразумевается некая «шутка» — ирония или даже самоирония автора, указывающая на ошибку человека в том, что его замыслы и цели приводят едва ли не к противоположным ожидаемым результатам. Помада должна по замыслу совершенствовать образ женщины, подчёркивать нужные детали. Но вопреки наивным представлениям вещь ведёт себя по-иному и по существу этот образ разрушает, от лица остаётся лишь ярко накрашенные губы, которые сами готовы вот-вот раствориться в новой экспансии красной краски, которая вот-вот покроет всё изображаемое лицо.

Луиза Лаперадзе, «Помада» (тетраптих)

работы расположены на выставке в галерее «Мастерская художника», 3 этаж

   Помада — источник этой «мировой закрашенности», предмет, понуждающий человека действовать по собственному, этого предмета произволу. Но никакого особого уныния от того, что человек «управляется» маленьким тюбиком с красящим веществом художник не ощущает. Напротив, в созданном им образе присутствует какая-то безоглядная и бодрая бесшабашность, готовность смело идти туда, куда прикажет тюбик. Чего же бояться, ведь красный цвет-это цвет праздника и пусть не только твоё лицо, но целый мир станет подобием ярко накрашенных губ. С одной стороны происходит явная потеря формы, ясности человеческих черт, с другой стороны всё охватывает безличная, но жизнеутверждающая стихия.

   Это вечная чересполосица жизни и художник смотрит на неё спокойно и весело, предлагая зрителю картины к нему присоединиться. И никакого иного пространства за пределами, как и у Кордзая, для Лаперадзе за пределами «шутки» для не существует, изображённое и есть истинное положение дел, подлинность. Потому её нужно принять совершенно всерьёз, сохраняя при этом переживание лёгкости и непринуждённости, которое господствует в шуточном мире, ведь «зацикливаться» на шутке никогда не стоит, она освобождает и даже окрыляет, порой ни к чему жёстко не склоняя.

   Эта жизненная энергетика находит своё место и в работах Ильи Балавадзе из серии «Пир», где яркие насыщенные цвета спасают без всякого их насильственного притягивания для этого спасения довольно скучный мир нашей повседневности, в котором даже присутствие неких «потусторонних» существ уже никого не удивляет. Ведь уж слишком крепко мы с ними подружились, чтобы ощущать их инаковость. В работах этого художника есть свойственные только ему ходы, что особенно ощущается в «маскарадной» серии. Не знаю, как это обстоит на самом деле, но я с такой трактовкой темы маски встречаю впервые.

работы Ильи Балавадзе из серий «Пир» и «Маскарад» расположены на выставке в галерее «Течение»

   Ранее я уже много говорил об одномерности нашего мира, которую удалось схватить и по-своему оправдать названным выше авторам, ведь эта одномерность совсем не ведёт к полному «урезанию» жизни, а лишь делает её несколько призрачной и гротескной. Видит всё это и Илья Балавадзе. Если прежде маска представлялась как нечто дистанцированное в отношении лица и её можно было снять, чтобы открылось лицо совершенно на маску не похожее, то у Балавадзе маска с лицом совершенно сливается и становится от него неотрывной, по существу становится самим лицом. Такую маску можно снять только вместе с кожей. Теперь исчезают открытия, догадки, провокации, неожиданные разоблачения, вся интрига маскарада. Кто есть кто всем известно наперёд, сохраняется лишь богатый колорит маскарада, игра его красок. Чего, впрочем, совершенно достаточно «этому лучшему из миров», чтобы ощущать себя как ещё сохраняющего признаки жизни. Претензия на большее или иное неизбежно будет ложной.

   Для Ильи Балавадзе интересна и тема современного города, которого он согласно отмеченному мной «серединному мировоззрению» не принимает как такового, но и не отвергает. Ведь если эти дома, в которых не видно людей, похожи на детские кубики, выполненные в светлом колорите, то разве можно делать на них слишком большую ставку, или напротив, подвергать слишком радикальному сомнению? Всякий «перебор» здесь будет излишен.

   Ту же трезвость и следование подлинности можно обнаружить и в работах Михаила Балавадзе. Его «Влюблённые» конечно же действительно влюблены и открыты друг другу, здесь нет ни лжи, ни предательства. Но нет и личностного напряжения, жертвенной самоотдачи, свидетельства полноты жизни. Мы видим здесь какое-то соприкосновение и растворение друг в друге облачных душ, мягкое, ласковое, непринуждённое. Плохо ли человеку быть облаком или любить другого человека как любят друг друга облака? Но следует ставить его, если других вариантов любви не наблюдается, если только такого потолка и могут достичь ощущения современного человека. Это есть мир, который открывается взгляду художника и последний ничего не должен в нём подправлять и улучшать, а только всматриваться в него, чтобы не упустить оставшихся свидетельств жизни. Ведь художник вовсе не творец в абсолютном смысле, а только служитель Бога, который на самом деле действительно умер, но этим дело далеко не закончилось.

работы Михаила Балавадзе (в т. ч. «Влюбленные») расположены на выставке в галерее «Течение»

   Близко к сказанному и решение проблемы соотношения всеобщего и индивидуального у Мераба Сурвиладзе. Некие крохотные «монады», которые заполняют пространство картины представляют своеобразный образ вечности. Они ничего не способны изменить сами, всякая составляемая ими конфигурация на полях картин случайна и неустойчива. Но, тем не менее, она создаёт доступный образ жизни как перемены способа скопления одних и тех же составляющих. И, кроме того в своей «камешкообразности» эти составляющие неуничтожимы, и число их всегда одно и то же, хотя мы не можем его сосчитать. К этому художник подталкивает зрительскую интуицию.

работы «Тени» Мераба Сурвиладзе расположены в галерее «Мастерская художника». Именно они послужили вдохновением для создания аромата для выставки «From Georgia, with love» — кейс доступен по ссылке

   Из ряда перечисленных произведений, которые я условно назову аналитическими несколько выпадают картины Наталии Лашхи с их повышенным градусом жизнелюбия, хотя ей ведома и та самая одномерность современного существования. На одном из её пейзажей на фоне полярной мглы вызывающе жизнелюбиво выглядят человеческие жилища, как бы свидетельствующие о том, что и внутри них присутствует настоящая жизнь. Но это не выглядит, как неоправданное нарушение картезианских критериев и попытка распостранения фейковых новостей. Ведь право на существование имеют и мечта, и в конце концов вера, если мечтать и верить с чистым сердцем, по-детски, обладая при этом настоящим мастерством. Здесь картезианская аналитика должна сделать уступку неотчётливым идеям именно из тех вполне трезвых соображений, что «в мире есть много кой-чего, что вашей философии не снилось». Так звучат известные слова Гамлета в переводе Бориса Пастернака. Вряд ли они устарели сегодня, скорее, напротив.

работы Натальи Лашхи расположены на выставке в галерее «Мастерская художника»

   Думаю, что в целом выставка является важным петербургским культурным событием, а человек, без деятельного участия которого она вряд ли бы состоялась, София Хабулиани заслуживает благодарности от жителей нашего города.»

— О. Е. Иванов, доктор философских наук, профессор